Именинный пирог — Страница 11

Загрузить книгу на мобильный телефон.

Заодно уж и
золотую раму спроворь".
Поладили за тридцать целковых кругом.
- Смотри же, говорю, не попорти, работа немецкая.
- Помилуйте, говорит, батюшка Иван Семеныч. Нам немецка работа
нипочем. Бывала в наших руках самая даже итальянская. Не самоучкой дошли до
искусства, покойником барином из годов Ступину в академическую школу был
отдан. Десять лет, сударь, в Арзамасе выжил! Рафаэля можем писать.
- К тому я тебе говорю, Иван Лазарев, что руки-то у тебя больно
трясутся.
- Это, говорит, ваше благородие, от пьянства. Запоем пью. А вы не
сумлевайтесь; хоша рука и дрожит, однако ж на губернаторских портретах
шибко набита. Так я ее, сударь, набил, что вот хоть сейчас в вашем виду
зажмурюсь и портрет напишу: в рост - так в рост; поясной - так поясной.
Оченно много заказывают.
Ждал я недолго. Несет Лазарев портрет. Переделал на диво. Своим добром
хвалиться не велят, а тут уж просим извинения... Хорош! утаить нельзя.
Как принес его Иван Лазарев - взглянул я и глаза опустил.
- Спасибо, говорю. Вот твои деньги, вот еще полтинник на водку.
Одолжил!..
- Питер, не губернатор, - говорит Иван Лазарев, отступив шага на три и
закинувши голову.
- Именно, говорю, хоть в Питер такой портрет.
- Громы, говорит, мещет грозный зев. [Иван Лазарев в Арзамасе у
Ступина учился мифологии, знал про Зевса и Юпитера. Иван Семеныч, не
получив классического образования, полагал, что ему он про Петербург да про
губернаторский зев говорит.]
- Грозён, говорю, действительно. И зев, говорю, у его
превосходительства очень грозён. Зарычит на ревизии - душа в пятки уйдет.
Ну, говорю, можно тебе чести приписать, Иван Лазарев, руки у тебя золотые.
Жаль только, что руки-то золотые, да рыло поганое. Зачем не в меру пьешь?
- Эх, завей горе веревочкой!.. Прощайте, батюшка, Иван Семеныч. Теперь
за ваше здоровье запил Ванька, загулял.
Что ни знаю живописцев, до вина очень охочи. Хоть и Карла Иваныча
взять: бывало, так нарежется, что и русскому не суметь! А из господских,
что отдают в ученье живописному, все давятся побольше; барин учит-учит
человека, а как только выученный малый поступит в барский дом, тотчас и
задавится. Ну и убыток.
Привожу домой обновленный портрет, вешаю на прежнее место. Тишина
райская пошла. Жена ни гугу, а дети разревутся - нянька прямо их в
гостиную. Покажет на портрет, скажет: "а вон бука-то!". Ребенок и стихнет.
Сами изволите видеть: и величие, и строгость, и важность, все. И две
звезды и лента через плечо.
Случится в суд опоздать, так я из спальной через кухню, а мимо
портрета не могу. Не вынесу, ей-богу не вынесу!
Да не я один... Помните, Антон Михайлыч, как в прошлом году я
получение беспорочной пряжки праздновал. Этак же вот собрались все у меня,
Андрей Петрович, только вечером. После ужина затеяли жженку варить. Середь
гостиной стол поставили, свечи вынесли, зажгли жженку. Только вдруг вот
Антон Михайлыч как закричит: "Убери, Иван Семеныч, убери поскорей!.."
Взглянули, а от пламени-то личико его превосходительства так и морщится,
так и хмурится. Пошел я к Катерине Васильевне, взял драдедамовый платок и с
благоговением завесил портрет".
- Да, сходствие большое, - заметил, затягиваясь "Жуковым", Антон
Михайлыч.
- Мечта! - заметил исправник.
- Хороша мечта, - возразил городничий. - А в прошлую ревизию как за
мосты да за гати кого-то пудрили? Тоже мечта была?
- Нет, Степан Васильич, - подхватил именинник, - тут не мечта. На что
Иван Павлыч, и тот перед портретом горла зря не распускает. Да где он?
Оглянулись: Волтер, сидя на стуле и склонив на окно буйную голову,
спал богатырским сном. Пять экстр приди, десятка два эстафет приезжай, - не
добудятся.
- Свалило, - мотнув головой, заметил городничий.

ПРИМЕЧАНИЯ