А на другой стороне вдали расстилался город огромный, и главы его храмов сверкали в огненном отблеске вечернего солнца. На высоком берегу стояли два юноши. Оба, на заре жизни, ..
Он решил судьбу А.: на него обратил внимание Максим Горький . Молодые писатели сблизились и вмес..
Когда Мелита начала заниматься воспитанием Пруденция, ему тогда исполнилось всего двенадцать лет, но он был так крупен и строен..
). Нет. И дома сумел он приняться за выгодный промысел. Вареги зачал вязать, поярок валять, шляпы да сапоги из него делать, шапки шить, топоры да гвозди ковать, весовые коромысла чуть не на всю Россию делать. А коромысла-то какие! Хоть в аптеку бери -- сделано верно. Леса заволжанина кормят. Ложки, плошки, чашки, блюда заволжанин точит да красит; гребни, донца, веретена и другой щепной товар работает, ведра, ушаты, кадки, лопаты, коробья, весла, лейки, ковши - все, что из лесу можно добыть, рук его не минует. И смолу с дегтем сидит, а заплатив попенные, рубит лес в казенных дачах и сгоняет по Волге до Астрахани бревна, брусья, шесты, дрючки, слеги и всякий другой лесной товар Волга под боком, но заволжанин в бурлаки не хаживал. Последнее дело в бурлаки идти! По Заволжью так думают: "Честней под оконьем Христовым именем кормиться, чем бурлацкую лямку тянуть". И правда. Живет заволжанин хоть в труде, да в достатке. Сысстари за Волгой мужики в сапогах, бабы в котах. Лаптей видом не видано, хоть слыхом про них и слыхано. Лесу вдоволь, лыко нипочем, а в редком доме кочедык найдешь. Разве где такой дедушка есть, что с печки уж лет пяток не слезает, так он, скуки ради, лапотки иной раз ковыряет, нищей братье подать, либо самому обуться, как станут его в домовину обряжать. Таков обычаи: летом в сапогах, зимой в валенках, на тот свет в лапотках... Заволжанин без горячего спать не ложится, по воскресным дням хлебает мясное, изба у него пятистенная, печь с трубой; о черных избах да соломенных крышах он только слыхал, что есть такие где-то на "Горах" ("Горами" зовут правую сторону Волги.). А чистота какая в заволжских домах!.. Славят немцев за чистоту, русского корят за грязь и неряшество. Побывать бы за Волгой тем славильщикам, не то бы сказали. Кто знаком только с нашими степными да черноземными деревнями, в голову тому не придет, как чисто, опрятно живут заволжане. Волга рукой подать. Что мужик в неделю наработает, тотчас на пристань везет, а поленился - на соседний базар. Больших барышей ему не нажить; и за Волгой не всяк в "тысячники" вылезет, зато, как ни плоха работа, как работников в семье ни мало, заволжанин век свой сыт, одет, обут, и податные за ним не стоят. Чего ж еще?.. И за то слава те, господи!.. Не всем же в золоте ходить, в руках серебро носить, хоть и каждому русскому человеку такую судьбу мамки да няньки напевают, когда еще он в колыбели лежит. Немало за Волгой и тысячников. И даже очень немало. Плохо про них знают по дальним местам потому, что заволжанин про себя не кричит, а если деньжонок малу толику скопит, не в банк кладет ее, не в акции, а в родительску кубышку, да в подполье и зароет.
... According to his theory of
history as explained in Chapters XXXIII and XXXIV, the teacher
was at best helpless, and, in the immediate future, silence next
to good-temper was the mark of sense. After midsummer, 1914, the
rule was made absolute.
The Massachusetts Historical Society now publishes the
"Education" as it was printed in 1907, with only such marginal
corrections as the author made, and it does this, not in
opposition to the author's judgment, but only to put both volumes
equally within reach of students who have occasion to consult
them.
HENRY CABOT LODGE
September, 1918
PREFACE
JEAN JACQUES ROUSSEAU began his famous Confessions by a
vehement appeal to the Deity: "I have shown myself as I was;
contemptible and vile when I was so; good, generous, sublime when
I was so; I have unveiled my interior such as Thou thyself hast
seen it, Eternal Father! Collect about me the innumerable swarm
of my fellows; let them hear my confessions; let them groan at my
unworthiness; let them blush at my meannesses! Let each of them
discover his heart in his turn at the foot of thy throne with the
same sincerity; and then let any one of them tell thee if he
dares: 'I was a better man!' "
Jean Jacques was a very great educator in the manner of the
eighteenth century, and has been commonly thought to have had
more influence than any other teacher of his time; but his
peculiar method of improving human nature has not been
universally admired. Most educators of the nineteenth century
have declined to show themselves before their scholars as objects
more vile or contemptible than necessary, and even the humblest
teacher hides, if possible, the faults with which nature has
generously embellished us all, as it did Jean Jacques, thinking,
as most religious minds are apt to do, that the Eternal Father
himself may not feel unmixed pleasure at our thrusting under his
eyes chiefly the least agreeable details of his creation...
